В немногочисленной литературе, посвященной обновленческому расколу, региональные аспекты проблемы до сих пор остаются практически неисследованными, что отчасти объясняется скудностью источниковой базы: утратой епархиальных архивов этого периода, как это произошло в Саратовской епархии, и фрагментарностью фондов архивов государственных.
Между тем Саратовская губерния может быть названа едва ли не родиной раскола, во всяком случае, голод, разразившийся на ее территории в 1921–22 годах, сыграл в его оформлении решающую роль.
Осенью 1921 года Россию поразил неурожай. «В этом году урожай зерновых обещает быть ниже среднего уровня десяти последних лет»,— такими словами 2 июля 1921 года в газете «Правда» в первый раз, на последней полосе, в коротенькой заметке было упомянуто об обострении проблемы продовольствия на фронте земледелия. А 12 июля в обращении Президиума ВЦИК «Ко всем гражданам РСФСР», подписанным председателем ВЦИК М. Калининым, признавалось, что «во многих районах засуха этого года уничтожила посевы»(1). Следом Центральный Комитет РКП(б) принял обращение «Задачи партии в борьбе с голодом», появившееся в «Правде» 21 июля. «Бедствие,— объяснялось в обращении,— является результатом не только засухи этого года. Оно подготовлено и обусловлено прошлой историей, отсталостью нашего сельского хозяйства, неорганизованностью, низким уровнем сельскохозяйственных знаний, низкой техникой, отсталыми формами севооборота. Оно усилено результатами войны и блокады, не прекращающейся борьбой против нас помещиков, капиталистов и их слуг; оно и сейчас усугубляется выполнителями воли организаций, враждебных Советской России и всему ее трудящемуся населению»(2).
В долгом перечислении причин этого бедствия, которое еще не осмеливались назвать его подлинным именем, был пропущен самый важный фактор: политика реквизиций и грабежей, которую большевики годами проводили в отношении и так уже ослабленного крестьянства. Несмотря на скудный урожай 1920 года, тогда реквизировано было десять миллионов пудов зерна(3). Взяли все резервы, даже семенной фонд будущего урожая. Уже в январе 1921 года многим крестьянам было нечем кормиться. С февраля начала расти смертность. В Саратовской губернии, находившейся в эпицентре голода, случаи людоедства и трупоедства стали чуть ли не обычным явлением(4).
Интеллигенция, представляя себе размах катастрофы, решила мобилизовать свои силы. В июне 1921 года группа агрономов, экономистов, университетских преподавателей, общественных деятелей разных направлений объявила о создании Всероссийского общественного комитета борьбы с голодом. Среди первых членов этого комитета фигурировали видные экономисты Кондратьев и бывший министр продовольствия Временного правительства Прокопович, близкая к Максиму Горькому известная общественная деятельница и журналистка Кускова, академики, писатели, врачи. Благодаря содействию Горького, пользовавшегося влиянием в большевистских кругах, делегация комитета была принята Львом Каменевым в середине июля 1921 года (Ленин встречаться с делегацией отказался). После этой встречи Ленин, всегда настороженно относившийся к излишней «сентиментальности» некоторых большевистских руководителей, послал записку своим коллегам по Политбюро: «Строго обезвредить Кускову. (…) От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и эдаким) сочувствует. Больше ни-че-го»(5).
В конце концов члены Комитета смогли убедить большевистское руководство в своей полезности. Представители русской науки, культуры, литературы, известные на Западе, они в большинстве своем принимали участие в организации помощи голодающим еще в 1891 году. Помимо этого, у них были многочисленные связи с интеллектуальным зарубежным миром, они пользовались доверием и могли служить надежным гарантом правильного распределения возможной международной помощи. Они были готовы исполнить свой долг, но настаивали на том, чтобы Комитету был придан официальный статус.
21 июля 1921 года после трех дней дебатов в Политбюро большевистское правительство приняло декрет об организации Комитета. Он получил официальное название Всероссийский комитет помощи голодающим и должен был действовать под эгидой Красного Креста. Комитет имел право добывать в России и за границей продовольствие, фураж, медикаменты, распределять помощь среди нуждающегося населения, пользоваться транспортными средствами для доставки этих продуктов, организовывать бесплатное питание, учреждать местные комитеты и отделения, «беспрепятственно сноситься с заграничными организациями и фондами» и даже «участвовать в обсуждении мер, предпринимаемых центральными и местными властями, относящихся, по мнению комитета, к вопросу борьбы с голодом»(6). Ни в один из моментов советской истории никакая общественная организация не наделялась подобными правами.
Комитет обратился к главе РПЦ, Святейшему Патриарху Тихону, который сразу же создал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. 7 июля 1921 года во всех российских храмах читали пастырское послание Патриарха: «Падаль стала пищей голодающих, и даже эту пищу трудно найти. Плач и стенания доносятся со всех сторон. Уже доходят и до каннибализма… Протяните руку помощи вашим братьям и сестрам! С согласия верующих вы можете жертвовать на нужды голодающих церковные драгоценности и предметы, не имеющие богослужебного употребления, кольца, цепи, браслеты, оклады икон и т.д.»(7).
Получив поддержку Церкви, Всероссийский комитет помощи голодающим вступил в контакт с различными международными организациями — такими, как Красный Крест, Квакеры, Американская ассоциация помощи (ARA), которые откликнулись на просьбы о помощи. Тем не менее, сотрудничество между властями и Комитетом длилось чуть больше месяца: 27 августа 1921 года Комитет был распущен. За шесть дней до этого правительство подписало соглашение с представителем ARA, возглавляемой Эдгаром Гувером. Теперь, когда в Россию пошли первые грузы ARA, Комитет сыграл свою роль: «имя и подпись» Кусковой послужили большевикам. И хватит.
«Предлагаю сегодня же,— писал Ленин в записке,— в пятницу 26.8.1921 г., распустить «Кукиш» (так он называл Всероссийский комитет помощи голодающим.— Авт.).(…) Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (…) и продержать месяца три. (…) Остальных членов «Кукиша» тотчас же, сегодня же, выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах, по возможности без железных дорог, под надзор. (…) Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого правительственного сообщения: Распущен за нежелание работать. Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать «Кукишей». Баричи, белогвардейцы, хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места. Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев»(8).
Вместо Комитета правительство создало Комиссию помощи голодающим (Помгол), громоздкую бюрократическую организацию, составленную из функционеров различных народных комиссариатов, весьма неэффективную и коррумпированную. Несмотря на международную помощь, голод 1921–1922 годов унес, по меньшей мере, 5 миллионов жизней, при том, что голодало в общей сложности 29 миллионов человек(9). Последний страшный голод в России, обрушившийся на страну в 1891 году и охвативший примерно те же регионы, унес с собой от 400 до 500 тысяч человек. Но тогда государство и общество соревновались между собой в оказании помощи голодающим. Юный помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов жил в начале девяностых годов в Самаре, центре наиболее пострадавшей в 1891 году от голода губернии. Он оказался единственным представителем местной интеллигенции, не только не принявшим никакого участия в организации помощи голодающим, но и категорически возражавшим против такой помощи. Как вспоминал один из его друзей, «Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствия голода — нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя,— явление прогрессивное. (…) Голод, разрушая крестьянское хозяйство, двигает нас к нашей конечной цели, к социализму через капитализм. Голод одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога»(10).
Через тридцать лет голод ему тоже очень пригодился. Дело в том, что советская власть с первых дней своего существования столкнулась с финансовыми трудностями. Согласно отчету Наркомфина, реквизированный банковский капитал в ноябре 1917 года составлял 1064,3 млн золотых рублей. Из этой суммы выплата в 1918 году Германии по Брестскому договору составила 812,2 млн золотых рублей; 235,5 млн было захвачено и израсходовано адмиралом Колчаком(11).
Оказавшись на грани финансовой катастрофы, власть искала источники пополнения бюджета валютой, а голод 1921 года как раз и создал удобный повод к изъятию церковных ценностей. Причем большевистским вождям они казались прямо-таки сказочными сокровищами: «…может быть, и в несколько миллиардов»(12).
Для выработки плана и методов изъятия запросили предложения из регионов. Из Татарской ССР, к примеру, отвечали, что «здесь необходима осторожная и конспиративная агентурная работа. Безусловно, официальным путем изъять церковные вещи из церквей возможным не представляется. Наиболее конкретно это изъятие мыслится следующим образом:
1. Затребовать от Татнаркомюста опись церковного имущества, находящегося в церквах и монастырях г. Казани и ТССР.
2. Путем агентурной разработки точно выяснить местонахождение наиболее ценного церковного имущества и провести работу по подготовке к успешному экспроприированию этого имущества путем разного рода налетов и нападений на церкви и нападений на хранилища церковного имущества и пр.
3. Путем означенных мер (экспроприация и пр.) изъять из церквей без пользы лежащие ценности, чрезвычайно нужные в данный момент государству и имеющие для него жизненное значение в создавшихся условиях.
Означенная мера как наиболее конкретная, но опасная, требующая тщательной подготовки и секретности, между тем по своим результатам может быть чрезвычайно полезной, ибо в настоящее время какое-либо официальное постановление Правительства о сдаче церковного имущества церквами в пользование государства, по вполне понятным соображениям политического характера, не может быть проведено в жизнь»(13).
И все же от старых залихватских привычек решили отказаться. Кампании необходимо было придать не только официальный, но и в высшей степени гуманный характер. Естественно, все должно было происходить «по просьбам трудящихся» и «по инициативе снизу».
Саратовской губернии, находившейся в эпицентре голода, предстояло включиться в эту грандиозную авантюру одной из первых.
24 января 1922 года в «Саратовских известиях» появляется передовица И. Флеровского «Голод и церковное золото». Задаваясь вопросом: «Где взять помощь голодающим?»,— автор приходит к единственно возможному ответу — у Церкви. Затем следует страстный призыв к духовенству перестать быть фарисеями и в этот исключительный момент почувствовать себя живыми людьми: «Если вы хоть на секунду способны стать действительными представителями евангельского Христа, отдайте все ваши сокровища на борьбу с голодом»(14). Несколько дней спустя уже публикуются отклики верующих, которые считают, что «нельзя хранить золото в церкви, когда люди умирают с голодухи»(15).
Корреспондент «Известий» не забыл посетить и Саратовского епископа Досифея (Протопопова), который в беседе с ним сказал, что он признает вполне возможным выделение части драгоценной церковной утвари. Кроме того, епископ Досифей признал возможным усиление сборов пожертвований деньгами и натурой в пользу голодающих в церквях путем проповедей на тему о голоде. Вопрос этот, сказал епископ, будет обсуждаться на собраниях коллективов верующих, от решений которых и будет зависеть исход дела(16).
Владыка ответил мудро, и, что немаловажно, в полном соответствии с Декретом об отделении Церкви от государства. С одной стороны, он вывел из-под удара подвластное ему духовенство, которое согласно Декрету об отделении Церкви от государства к коллективу верующих не принадлежало(17), с другой — передал решение этого вопроса коллективам верующих, то есть тем самым голодающим людям, якобы ради которых все это затевалось.
Приходские собрания были назначены епископом Досифеем на 12 февраля 1922 года. Но газетчики закусили удила. В «Саратовских известиях» начинаются публикации анонимных писем «верующих»: «Что дадут эти собрания, предсказать не трудно, ибо на них в большинстве будут те, кто ежедневно смакует торт, коврижки, пирожное, посещает кафе-рестораны, балы, театры, чествуют театральных юбиляров, разъезжают на кровных рысаках, веселятся, танцуя до пяти часов утра в пользу голодающих. (…) Я считаюсь православной христианкой; вероятно, еще надолго оставалась бы таковой, если бы наше духовенство не было так лицемерно и жадно на деньги; с этого момента моя вера поколебалась, и я заявляю всем священнослужителям, что вы служите не богу, а золотому тельцу»(18).
Прямым вызовом явилась статья И. Флеровского «О голоде, церковном золоте и лицемерии», в которой духовенству предлагалось или отдать все, или «расписаться, что драгоценности развратили христианскую церковь, оковали ее на службу богатеям, драгоценности оплевали евангельское учение»(19).
12 февраля, как и было назначено, состоялись собрания верующих Саратовской епархии по вопросу пожертвования церковных ценностей. Прихожане Александро-Невского собора постановили: «…выделить для передачи в фонд голодающих все излишние драгоценности. Избранной комиссии поручить: выделить все неупотребляемые в богослужении серебряные вещи и предметы второстепенной важности».
Коллектив верующих Иоанно-Предтеченской церкви нашел, что снятие серебряных риз с икон — кощунство.
Собранием коллектива верующих Богородице-Владимирской церкви принята резолюция, в которой говорилось, что «серебряные вещи, имеющиеся в церкви, во-первых, не представляют собой больших ценностей, а во-вторых, по церковным правилам не подлежат обращению на иное употребление. (…) Собрание постановляет: признать необходимым усиленное выступление коллективов на борьбу с голодом, для чего просить подлежащую власть представить им свободу действий, хотя и не бесконтрольно»(20).
Резюме по результатам газетной кампании подвел И. Флеровский в статье «Жулики»: «Лицемерие так глубоко въелось веками в христианскую церковь, так изгадило умы и сердца “отцов” церкви, что рассчитывать даже на простую человечность их было бы непростительным легкомыслием. (…) В результате — ничтожное постановление о реализации «излишков». (…) Какая здесь еще нужна большевистская пропаганда против религии? (…) Но оставить так жульничество нельзя. Голод и смерть остаются. Церковные ценности должны быть превращены в хлеб. Пусть рабочие, красноармейцы и крестьяне заклеймят жуликов и лицемеров, но пусть вместе с тем скажут, что дороже: сосуд церковный или сосуд жизни крестьянина!
И пусть потребуют от Советской власти, чтобы без колебаний она совершила необходимый акт для спасения голодающих, употребив на это церковные ценности, скопленные народом»(21).
Так закончился первый этап кампании по изъятию церковных ценностей. Провокация с «инициативой с мест» удалась, Церковь добровольно не отдала все, и теперь «голодающие» уже требуют от советской власти помочь им в этом. В несомненно благом деле борьбы с голодом большевикам удалось выставить Церковь в самом невыгодном свете. РПЦ сначала выпихнули из орбиты общественной жизни, унизили и оскорбили, а потом, нагло поучая христианской морали, выставили Иудой, предавшей Христа – голодающий православный народ. Центральные газеты в это время наперебой подсчитывают вес церковных драгоценностей, хранящихся в лаврах и монастырях(22), забывая о том, что это не только культовые ценности, но и материальное воплощение отечественной истории, национального самосознания. Большевики были верны своим принципам. Они разрушали старый мир до основания и даже глубже. Для них это был лом драгоценного металла, крайне необходимый для решения насущных политических задач.
Второй этап кампании по изъятию церковных ценностей не заставил долго ждать. 25 февраля 1922 года в Саратовский губком ВКП(б) поступила телеграмма из ЦК: «Кампания ведется слишком слабо и вяло. То есть духовенство пошло на некоторые уступки. Но если в движение не будут вовлечены /искажено/ рабочие крестьянские массы, это духовенство может выйти политическим победителем. Необходимо расширить начавшееся движение беспартийных рабочих и крестьян в пользу использования золота и серебра, лежащего в /искажено/ для голодающих, до размеров общенародного движения, добившись того, чтобы в первую очередь ни одной фабрики, ни одного завода, не принявших решения по этому вопросу /искажено/. Решения рабочих красноармейских и крестьянских собраний немедленно печатать в местной прессе и присылать одновременно в “Правду”, “Известия” и РОСТА»(23). Тут же со всех концов Российской Республики в центральную и местную печать полетели голоса трудящихся (сплошь коллективные), требующие принудительного изъятия в пользу голодающих(24), а 26 февраля было опубликовано постановление о необходимости немедленно изъять «из церковных имуществ, переданных в пользование группам верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать их в органы НКФина со специальным назначением в фонд ЦК ПОМГОЛ»(25). В Саратове Комиссия по изъятию церковных ценностей была образована при Губисполкоме 8 марта 1922 года. Ей было поручено в месячный срок изъять ценности в Саратове и уездах через образованные в них подкомиссии(26).
Патриарх Тихон ответил на это «Обращением к православным» от 28 февраля 1922 года, в котором писал: «…Еще в августе 1921 года, когда стали доходить до нас слухи об этом ужасающем бедствии (голоде.— Авт.), мы, почитая долгом своим прийти на помощь страждущим духовным чадам нашим, обратились с посланиями к главам отдельных церквей (православным патриархам, римскому папе, архиепископу Кентерберийскому и епископу Нью-Йоркскому) с призывом, во имя Христианской любви, произвести сборы денег и продовольствия и выслать их в вымирающее от голода Поволжье.
Тогда же был основан нами Всероссийский Церковный Комитет помощи голодающим и во всех храмах и среди остальных групп верующих начались сборы денег, предназначавшихся на оказание помощи голодающим. Но подобная Церковная организация была признана Советским Правительством излишней, и все собранные церковью денежные суммы потребованы к сдаче (и сданы) Правительственному Комитету. Однако в декабре Правительство предложило нам делать, при посредстве органов церковного управления (Святейшего Синода, Высшего Церковного Совета, Епархиального Совета, благочинного и Церковного приходского Совета), сборы деньгами и продовольствием для оказания помощи голодающим.
Желая усилить возможную помощь вымирающему от голода населению Поволжья, мы нашли возможным разрешить церковно-приходским советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления,— о чем и известили православное население 6/19 февраля с.г. особым воззванием, которое было разрешено правительством к напечатанию и распространению среди населения.
Но вслед за этим после резких выпадов в правительственных газетах по отношению к духовным руководителям церкви 13/26 февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все драгоценные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы.
С точки зрения церкви подобный акт является актом святотатства, и мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад наших.
Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не священных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольные пожертвования, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство,— миряне отлучением от нее, священнослужитель — низвержением из сана (Апост. правило 73, двукратн. Вселенск. собор правило 10)»(27). Это воззвание могло иметь очень серьезные последствия. Оно не оставляло священнослужителям и мирянам возможности компромисса с советской властью. Они должны были либо подчиниться духовной власти Патриарха, либо не признать его анафемы, а следовательно, и его духовной власти, то есть отколоться от церковного единства. На этом, третьем, этапе кампании по изъятию церковных ценностей грабеж Церкви как бы уходит на второй план, заслоняемый новой, внезапно открывшейся перед большевистским руководством грандиозной перспективой раскола и взятия под контроль РПЦ.
На этом этапе власти в первый раз делают ставку на будущих обновленцев. Светлые головы предлагали: «Имея конкретную возможность приручить к себе и завлечь на свою сторону двоих или троих представителей духовенства, через них пустить среди остальной массы духовенства чисто христианскую мысль всеми мерами, как то: путем агитации и проповедей с амвона, письменными воззваниями и пр. призывать граждан к помощи голодающему и умирающему населению пожертвований ценных золотых и серебряных вещей и денег, которое явилось бы лучшим пожертвованием в годину бедствия и нашествия голода на “православный народ” (аналогия с Мининым и Пожарским). Здесь представляется возможность слегка сыграть на религиозных чувствах верующих.
В этой агитации помощи безусловно должна быть выкинута политическая сторона дела (помощь Советской власти и большевикам) и успех ея в достаточной степени этим и обусловлен. Необходимо лишь, чтобы призыв и инициатива исходила от вполне авторитетного источника в глазах остальной массы попов и верующих, а эти лица были бы в достаточной степени под контролем и руководством Ч.К. Само собой понятно, что эта агитация не должна исходить от каких бы то ни было Советских учреждений и организаций, а также советских или партийных работников»(28).
В Саратовский губком пришла директива за подписью секретаря ЦК РКП Молотова, в которой, в частности, говорилось: «Нужно расколоть попов или, вернее, углубить и заострить существующий раскол. И в Питере, и в Москве, и /искажено/ много попов, которые могли /искажено/ ценности, но боятся верхов. Недовольство верхами, которыми поставлены низы духовенства в трудное положение, в этом вопросе велико. (…) Мы считаемся с попами не как со спецами какой-то религии, а как с группой граждан, которым государство доверило на известных условиях ценности. В этой группе граждан раскол. Одна ее часть, независимо от своих религиозных предрассудков, нас сейчас не интересующих, признает необходимость передать ценности для спасения голодающих, другая часть — князья церкви, жадные, хищные, развращенные, против /искажено/. (…) Задача агитации — поддержать сейчас эти низы против верхов, дать им понять и почувствовать, что государство не позволит верхам терроризировать их, поскольку они стремятся обеспечить исполнение декретов рабоче-крестьянской власти»(29).
Такие люди нашлись. Протоиерей А.И. Введенский в Петрограде с бешеной энергией начинает вести агитацию за сдачу церковных ценностей. Он начал с того, что произнес потрясающую проповедь о муках голодающих и, сняв с себя серебряный наперсный крест, положил его на блюдо «Помгола»(30). 15 марта 1922 года в «Известиях» появляются письма с призывами о помощи голодающим архиепископа Костромского Серафима (Мещерекова) и московского священника Иоанна Борисова. 23 марта появляются аналогичные воззвания архиепископа Тихона Воронежского и епископа Антонина (Грановского).
В Саратове в Серафимовской церкви на собрании коллектива верующих выступал с проповедью епархиальный миссионер, талантливый проповедник и оратор священник Сергий Ледовский(31). Приведя многочисленные выдержки из святоотеческой литературы, он объяснил собранию, что в таком величайшем деле, как спасение погибающих от голода, не должно останавливаться ни перед какими жертвами. В результате было решено отдать все ценные церковные предметы за исключением самых необходимых(32). Другим известным саратовским обновленцем был протоиерей Николай Русанов. Родился он в 1862 или 1864 году. Окончил Саратовскую Духовную семинарию и Казанскую Духовную академию со степенью кандидата богословия. С 1886 года — помощник инспектора Саратовской Духовной семинарии, с 1909 года — настоятель и законоучитель в Саратове, где и овдовел. В 1922 году одним из первых уклонился в обновленческий раскол. Впоследствии Первый Всероссийский съезд наиболее агрессивного обновленческого течения — «Живой Церкви», который проходил с 6 по 17 августа 1922 года в Москве,— избрал протоиерея Николая Русанова епископом Казанским. Уже после съезда глава «Живой Церкви» В.Д. Красницкий предложил ему место епископа в Москве. Однако моральная нечистоплотность Красницкого, его почти демонстративная связь с ОГПУ претили Русанову, который покинул Москву и возвратился в Саратов. Только после того, как «Живая Церковь» потерпела полное фиаско, Николай Русанов счел возможным принять архиерейский сан (без пострижения в монашество). В 1926 году он получил от первоиерарха обновленческой церкви митрополита Вениамина хиротонию во епископа Рыбинского, затем занимал Острогожскую, Тобольскую и Бузулукскую кафедры. С 1930 года на покое, проживал в Ленинграде, где и скончался в 1933 году(33).
Но все это произошло чуть позже, а тогда, весной 1922 года, отличившиеся саратовские священники оказываются в Москве, где печатают в «Известиях ВЦИК» воззвание «Церковные ценности голодающим»: «Именем Бога живого,— писали саратовские протоиереи,— умоляем вас: откликнитесь, откройте сердце ваше страждущему брату, подайте ему руку помощи! Мир — тлен и суета. Все прейдет, только дела не прейдут и будут свидетельствовать о вас. (…) Жертвуйте, христиане, все, что можете! Жертвуйте серебро, золото, деньги! Что все это для жизни вечной! (…) Наши храмы будут озаряться не блеском земных, ласкающих лишь чувственный взор наш, украшений, а блеском вечно сияющих добродетелей христианских: любви, милосердия и сострадания к погибающим нашим о Господе братьям и сестрам. Да будет так!»(34).
В Москве протоиереи Ледовский и Русанов оказываются не случайно. 14 марта ГПУ разослало по ряду губернских городов шифротелеграмму «о стягивании в Москву нужного духовенства». Местные чекисты должны были «предложить осведомителям-церковникам, проваленным, непригодным для работы на местах, выехать в Москву для временной агитационной работы». В Москве они должны были не позднее 20 марта явиться к руководителю VI отделения секретного отдела ГПУ А. Ф. Рутковскому. Работа их оплачивалась(35). Саратовские батюшки развернули в столице столь бурную деятельность, что были включены в первый состав Высшего Церковного управления, под руководством ГПУ захватившего руководство РПЦ. Их подписи стоят под воззванием «Верующим сынам Православной Церкви России», в котором главари раскола обвинили арестованного Патриарха в контрреволюционной деятельности, в отказе в помощи голодающему народу, представили его виновником расстрелов, арестов и ссылок духовенства(36). Через несколько месяцев протоиереи Русанов и Ледовский возглавят Епархиальное управление Саратовской епархии(37).
Л.Д. Троцкий в секретной записке в Политбюро 12 марта 1922 года писал: «Я считаю, что можно и должно допустить представителей “советской” части духовенства в органы “Помгола”. Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей. Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию, уже возврата назад к клике патриарха Тихона не будет. Посему полагаю, что блок с этой частью попов можно временно довести до введения их в “Помгол”, тем более, что нужно устранить какие бы то ни было подозрения и сомнения насчет того, что будто бы изъятые из церквей ценности расходуются не на нужды голодающих…»(38). А через несколько дней епископ Антонин (Грановский) был приглашен к М.И. Калинину, и ему было сделано предложение вступить в члены ЦК КомПомгола для того, чтобы «контролировать поступление ценностей, их валютную реализацию и превращение в хлеб для голодающих»(39). Наивный Владыка предложение принял и не забыл известить об этом Патриарха Тихона, правда, почему-то через газету(40). Неизвестно, дали ли ему там хоть что-нибудь проконтролировать, но то, что православный епископ открыто выступил на стороне властей, сыграло существенную роль в оформлении раскола.
В эти бурные дни оформляется так называемая «Петроградская группа прогрессивного духовенства». В этой группе, помимо старых деятелей — Введенского, Белкова, Боярского и др., появляются и новые люди. Первым программным документом группы является декларация о помощи голодающим от 24 марта 1922 года: «События последних недель,— говорится в декларации,— с несомненностью установили наличие двух взглядов среди церковного общества на помощь голодающим. С одной стороны, есть верующие, принципиально (по тем или иным богословским или небогословским соображениям) не хотящие при оказании этой помощи пожертвовать некоторые ценности. С другой стороны, есть множество верующих, готовых, ради спасения умирающих, пойти на всевозможные жертвы, вплоть до превращения в хлеб для голодного Христа и церковных ценностей. (Голодающий — это Христос, Ев. Матф. гл. 25, 31–46.) (…) Молва недобрая и явно провокационная объявляет лиц священного звания, так мыслящих, предателями, подкупленными врагами церкви. (…) Ни для кого из лиц знающих не секрет, что в церкви всегда бывала часть принадлежащих к ней не сердцем, духом, а только телом. (…) Думается, что среди именно этой части церковников господствует злоба, которая явно свидетельствует об отсутствии в них Христа. (…) Так будем же готовы на жертвы! И решительно отойдем от тех, кто, называя себя христианами, в данном вопросе смотрит иначе и, таким образом, зовет на путь равнодушия к умирающим от голода и даже на преступный, Христом запрещенный путь насилия в деле защиты церковных ценностей»(41).
14 мая 1922 года Л.Д. Троцкий направил письмо членам Политбюро ЦК РКП(б) и копии в редакции газет «Правда» и «Известия», в котором он склонялся к прямой поддержке обновленческого движения и делал очередную накачку прессе с разъяснением «главной политической задачи» всей пропаганды в отношении Церкви. Л.Д. Троцкий возмущался тем, что «малейшая генуэзская дребедень занимает целые страницы», а воззванию обновленцев уделяется мало внимания, «глубочайшей духовной революции в русском народе», как определено было им обновленческое движение, отводятся задворки газет. Он потребовал, чтобы пресса как можно больше давала информации о движении в Церкви, «всемерно оглашая, поддерживая и комментируя сменовеховские голоса». Л.Д.Троцкий приходил к выводу, что ради успеха обновленцев партия может на время поступиться даже своими принципами: «не выдвигать (...) в ближайшее время нашего материалистического отношения к религии», чтобы не сплотить духовенство в едином отпоре материализму, критиковать обновленцев не с материалистически-атеистической точки зрения, а за робкую борьбу с «тихоновцами»(42).
Предложения Л.Д. Троцкого были встречены с энтузиазмом. Прочитав письмо, В.И. Ленин наложил резолюцию: «Верно! 1000 раз верно! Долой дребедень! 15/V Ленин». А И.В. Сталин даже попытался оформить 6 пунктов письма Л.Д. Троцкого в качестве директивы Политбюро ЦК РКП(б). Но В.И. Ленин счел, что устной поддержки одного обновленческого течения Политбюро ЦК РКП(б) «довольно» и оформлять ее в прямую незавуалированную директиву Политбюро ЦК РКП(б) излишне(43). Тем более, что на практике это ничего не меняло, и поддержка обновленцам вскоре будет оказана всемерная.
В Саратове И. Флеровский отмечает, что «трещина в православной церкви между демократическими тенденциями, которые не прочь встать под крылышко Советского государства, и между наследно буржуазной церковностью несомненна… Как в борьбе с капиталистическим обществом мы используем его внутренние противоречия в его собственной среде, так и в борьбе с церковью нам надлежит использовать его внутренние противоречия, поставить лицом к лицу священника с идеей первородного христианства и епископа-лицемера, вождя официальной буржуазной церковности. И если к первому надо подходить осторожнее, вскрывая внутреннюю ложь мистицизма, хотя и симпатичного в самом обмане, но ослабляющего волю и разум трудящихся, то со вторым надо быть беспощадным и можно быть беспощадным, как с ложью отъявленных лицемеров и классовых врагов»(44).
Впрочем, тактический союз с будущими обновленцами для достижения стратегической цели раскола Церкви ничуть не ослаблял генеральной линии партии на искоренение религии вообще. В этой же статье автор подписывает приговор обновленческому кредо — идее христианского социализма. Цитируя письмо «верующего коммуниста»: «Церковь ждет своего спасителя, который вдохнул бы в нее дух древнего первобытного христианства, и тогда она свои красные хоругви присоединит к красным знаменам социализма, и к могучим звукам Интернационала присоединит церковные колокола. (…) И это будет ликующий праздник воскресения всего мира, о котором говорил Христос, царства правды, свободы и братства…», Флеровский пишет о том, что «как бы ни была на первый взгляд приятна эта революционно-религиозная романтика, на деле она глубоко реакционна. И борьба с ней есть коренная борьба с религиозным мироощущением и мировоззрением вообще»(45).
Сразу же после опубликования 26 февраля 1922 года Декрета ВЦИК об изъятии церковных ценностей по всей стране начинаются изъятия, нередко сопровождающиеся столкновениями комиссий по изъятию с окружающим храмы народом. Все это идет на руку большевикам, так как дает повод к обвинению иерархии РПЦ в контрреволюционности и тому подобном. Председатель ВЦИК Калинин телеграфирует Саратовскому Губкому, что в связи с учащением случаев грабежа церквей «предлагается обязать попов и лиц, подписавших договора, что они отвечают за хищения и грабежи в их церквах в первую голову. (…) Относительно уже имевших место грабежей и хищений арестовать виновных попов и лиц, подписавших договоры, для привлечения их суду за расхищение народного достояния»(46). Под хищениями и грабежами следует понимать многочисленные попытки верующих спрятать церковные ценности.
В г. Шуе 15 марта во время изъятия произошло столкновение возбужденной толпы с милицией и взводом красноармейцев. Часть красноармейцев была разоружена демонстрацией. Из пулеметов и винтовок толпа была разогнана. В результате 5 убитых и 15 раненых. В этот же день восстали 2 фабрики. Порядок удалось восстановить только к вечеру(47).
На это известие В.И. Ленин ответил программным письмом В.М. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП(б) 19 марта 1922 года. «Я думаю,— писал Владимир Ильич,— что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна, наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99 из 100 шансов на успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. (…)
Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей. (…) Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно не мыслимы (ни слова о голодающих.— Авт.). (…) Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, которое бы либо обеспечивало нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечило бы нам нейтрализирование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием церковных ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне.
Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут. Это соображение в особенности еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже чересчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью. (…)
Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. (…) Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше (…)»(48).
Так достигались две стратегические цели: с одной стороны, пополнить Гохран, растраченное на нужды мировой революции (Л.Б. Красин пишет Ленину, что они своими контрабандными Коминтерновскими распродажами драгоценностей за 1/2—1/3 цены вконец испортили рынок(49), а Л.Д. Троцкий пишет Красину, что надо продавать хоть и дешево, но как можно скорее, потому что после наступления пролетарской революции в Европе покупателей вообще не будет(50)), с другой — расправиться с РПЦ, инкриминировав ей сопротивление Декрету. Для этого были сфабрикованы два показательных процесса: Московский — 154 обвиняемых, 11 смертных приговоров (6 помилованы) и Петроградский — 80 обвиняемых, 10 смертных приговоров (6 помилованы)(51). Все помилования производились «по политическим соображениям», чтобы «пойти в максимальной мере навстречу ходатайству более лояльных слоев духовенства и, в частности, Высшего Церковного Управления и группы “Живая Церковь”»(52). Всего же, согласно данным православного Свято-Тихоновского Богословского института, общее количество репрессированных в 1921–23 годах составило 10 000 человек, из которых расстрелян каждый пятый — всего около 2000 человек(53).
В Саратове изъятие прошло без особых эксцессов. «Агенты ГПУ (переодетые в штатское) расставлялись на прилегающих к тому храму, где намечалось изъятие, улицах. За три часа до изъятия председатель Комиссии лично извещал служителей религиозного культа и коллектив верующих. В назначенный час вместе с рабочими (рабочие были отобраны главным образом из железнодорожных мастерских — вполне надежные) являлись в церковь. Двери церкви запирались, и Комиссия производила фактическое изъятие. К моменту вывоза из храма ценностей подавался грузовой автомобиль — вызываемый заблаговременно к определенному часу, но располагавшийся не у церкви, а в стороне на прилегающей улице. Ценности грузились в автомобиль и отправлялись с членами Комиссии в Губфинотдел, где они перевешивались, составлялся подробный акт о числе, весе и наименовании»(54).
Комиссия по изъятию церковных ценностей начала свою работу с Кафедрального собора, обследование которого проходило в присутствии коллектива верующих и священника Русанова. Он заявил, что в снятии риз с икон не видит ничего кощунственного, но лишь считает необходимым оставить ризы 14 икон, из которых часть является чтимыми как чудотворные, а часть необходима для благолепия храма. В результате Комиссией было постановлено снять ризы со всех икон, за исключением перечисленных священником Русановым, что дало приблизительно около трех пудов серебра. Находящиеся в церкви, помимо риз, серебряные вещи, как ковчеги, жезлы, кресты, блюда, бриллианты на архиерейской митре, также по детальному обследованию были изъяты. На предложение верующих выкупить изымаемые ценности дензнаками комиссия ответила отказом(55).
Схема событий января—мая 1922 года выстраивается следующим образом: правительству были нужны деньги. Гохран к этому времени был полностью растрачен, и единственное место, где еще оставались ценности, была Церковь, а разразившийся в Поволжье голод как раз и подал удобный повод, чтобы их изъять. В результате были изъяты церковные предметы на сумму 4 650 810 р. 67 к. в золотых рублях. Из этих средств было решено истратить 1 млн золотых рублей на покупку продовольствия для голодающих, вокруг чего была развернута агитационная кампания. Основные средства были использованы на саму кампанию по изъятию, или, точнее говоря, на кампанию по расколу Русской Православной Церкви(56).
Значительная доля ценностей пошла на содержание партийного и советского аппарата. Именно в это время сотрудникам аппарата были увеличены зарплата, различные виды довольствия и т.д. Часть золота была попросту разворована, о чем свидетельствуют прошедшие процессы над сотрудниками Гохрана. Определенная доля средств, полученных с реализации церковного достояния, пошла на оборону республики.
Обнаруженные сейчас документы, думается, отражают далеко не все зафиксированные операции. Механизм реализации ценностей и отчислений от вырученных с этого сумм был чрезвычайно сложен, и его могли знать только отдельные люди, навсегда унесшие с собой тайну о судьбе церковного золота.
В. Степанов, сопоставляя количество церковных ценностей, отобранных у Церкви, и количество купленного на них хлеба, приходит к выводу о том, что изъятые у Церкви средства использовались на нужды голодающих Поволжья всего лишь на один процент!(57) Кроме того, все это время РСФСР продолжала экспортировать хлеб за границу, что прямо противоречит ситуации голода(58).
В кампании по изъятию церковных ценностей большевики достигли всего. Им нужны были деньги — голод помог не только получить их, но и выставить Церковь в образе жадной старухи, отталкивающей простертые к ней руки умирающих от голода детей. Им нужна была санкция на кровь — они сумели подтолкнуть верующих к неповиновению власти, чтобы ответить репрессиями. Перед ними встала перспектива расколоть Церковь — они сумели найти союзников среди духовенства. Отсюда эта последовательность ходов: сначала организовать инициативу с мест, подготовить через прессу общественное мнение, затем декрет и гневный ответ Патриарха, после которого вся кампания приобретает явно провокационный характер. И, наконец, главный итог кампании по изъятию церковных ценностей — появление обновленцев. Сначала как случайных союзников, добросердечных, но недальновидных, искренне желающих помочь голодающим и губящих при этом своих собратьев-священнослужителей, потом как долгосрочных партнеров с многочисленными взаимообязательствами.
В программной статье «Князья и простецы» передовицы «Известий ВЦИК» читаем: «Теперь определенно выяснилось, что как раз та группа духовенства, которая занимает в церкви командующее положение, выступает в роли противника Советской власти, нарушителя ее декретов и врага трудящихся масс, врага голодающих, которых она готова уморить голодной смертью. Вместе с тем выяснилось, что значительная часть, если не большинство низшего духовенства и даже часть среднего и высшего в глубине души не одобряют эту антинародную политику “князей церкви”, но терроризированная ими, запуганная, боится с их стороны расправы и не надеется найти защиты со стороны власти. Такое положение, повторяем, нестерпимо. Необходимо всеми мерами поддержать сейчас демократические церковные низы против реакционных верхов. Необходимо принять меры против контрреволюционной агитации верхов, направленной к срыву постановления рабоче-крестьянского правительства. (…) Необходимо, с другой стороны, показать духовенству, готовому прийти на помощь голодающим, но опасающимся репрессий со стороны своего начальства, что Советская власть не допустит такого безобразия. (…) Пусть все твердо помнят, что рабоче-крестьянское государство не позволит врагам народа безвозбранно вести свою противонародную политику, что оно суровой рукой сломит всех своих супротивников и вместе с тем всей своею мощью поддержит ту часть духовенства, которая, послушная велению своей совести, не хочет солидаризоваться со “смиренными” лицемерами, но боится открыто сказать, что она думает»(59).
Старт расколу был дан.
Примечания и библиографические ссылки
1 Правда. М., 1921. 12 июля. С. 1.
2 Правда. М., 1921. 21 июля. С. 1.
3 См.: Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л. и др. Черная книга коммунизма. М., 2001. С. 134.
4 См.: Черная година. Саратов. 1922. № 1–2.
5 Цит. по: Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л. и др. Указ. соч. С. 135.
6 Там же.
7 Архивы Кремля. Политбюро и церковь. 1922–1925 гг. Кн. 1. М.; Новосибирск, 1997. С. 5–6.
8 Цит. по: Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л. и др. Указ. соч. С. 136.
9 См.: Там же. С. 137.
10 См.: Там же.
11 См.: Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 68.
12 Письмо В. И. Ленина В. М. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП(б) 19 марта 1922 г. // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 89.
13 Выписка из протокола экстренного заседания членов бюро Обласкома ТССР 24 января 1922 г. // Там же. С. 72.
14 Саратовские известия. 1922. 24 января. № 18. С. 1.
15 Там же. 1922. № 22. С. 3.
16 См.: Там же.
17 Духовенство, согласно советскому законодательству, «нанималось» коллективом верующих для отправления религиозного культа. Найм оформлялся соответствующим договором. См.: Государство и церковь. Сборник узаконений, распоряжений и разъяснений по отделению церкви от государства НКЮ, НКВД, ГИК. Саратов, 1925. С. 80–83.
18 Саратовские известия. 1922. 10 февраля. № 32. С. 3.
19 Там же. 1922. 12 февраля. № 34. С. 1.
20 Кампания за отдачу церковного золота голодающим // Черная година. Саратов, 1922. № 1. С. 32—33.
21 Саратовские известия. 1922. 22 февраля. С. 1.
22 См.: Известия ВЦИК. М., 1922. № 33; № 36.
23 ЦДНИСО. Ф. 27. Оп. 2. Д. 832. Л. 59.
24 См.: Черная година. Саратов, 1922. № 2. С. 44–45.
25 Известия. М., 1922. 26 февраля. С. 1.
26 См.: ГАСО. Ф. 521, оп. 1. Ед. хр. 767, л. 107.
27 Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 75.
28 Выписка из протокола экстренного заседания членов бюро Обласкома ТССР. 24 января 1922 г.// Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 71.
29 ЦДНИСО. Ф. 27, оп. 2, д. 832, л. 61.
30 См.: Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М., 1996. С. 54.
31 С 1910 года по благословению епископа Саратовского Гермогена в зале музыкального училища, а также в чайной-столовой Братства св. Креста совершались еженедельные молебны с пастырскими беседами. Непременным участником этих бесед был свящ. Сергий Ледовский, выступавший с проповедями на вполне злободневные, хотя и не имеющие отношения к политике или церковной реформе темы.
При этом его сослужитель свящ. А. П. Мраморнов называет его «любимым народом пастырем и проповедником». См.: Мраморнов А. П., свящ. Сочинения 1896–1919 гг.: записки, епархиальные хроники, публицистика. Саратов, 2005. С. 80–88, 96–98.
32 См.: Саратовские известия. 1922. № 38. С. 3.
33 См.: Воробьев М. Православное краеведение: Исторические очерки. М., 2002. С. 176; Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев // «Обновленческий» раскол. (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики) / Сост. И. В. Соловьев. М., 2002. С. 868.
34 Известия ВЦИК. М., 1922. 31 марта. № 73. С. 2.
35 См.: Кашеваров А. Н. Православная Российская Церковь и Советское государство. М., 2005. С. 235.
36 См.: Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). М., 1995. Кн. 1. С. 193–194.
37 См.: Сергий (Ларин), еп. Обновленческий раскол: В 3 т. Астрахань;Москва, 1953—1959. (Машинопись). С. 165.
38 Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 79.
39 Известия. М., 1922. 30 марта. С. 5.
40 См.: Там же.
41 Известия. М., 1922. 29 марта. № 71. С. 2.
42 См.: Архивы Кремля. Политбюро и церковь. 1922–1925 гг. Кн. 1. М.; Новосибирск, 1997. С. 192.
43 См.: Там же.
44 Флеровский И. Борьба с дурманом религии // Вестник Саратовского Губкома Р.К.П. 28 февраля 1922. № 17. С. 13.
45 Там же.
46 ЦДНИСО. Ф. 27. Оп. 2. Д. 832. Л. 69.
47 См.: Телеграмма губкома г. Иваново-Вознесенска в Политбюро 18 марта 1922 г. // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 88.
48 Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 88–91. Парадоксально, но у обновленцев Ленин вызывал разве что не преклонение,— если, конечно, их славословия в его адрес были искренними. После его смерти обновленческие храмы, в отличие от патриарших, служили по нему панихиды и оплакивали усопшего «как христианина по природе своей», человека и политика, наделенного самыми великими добродетелями. См.: Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в 20 веке. С. 67.
49 См.: Там же. С. 75–76.
50 См.: Там же. С. 99.
51 См.: Там же. С. 69.
52 Там же. С. 112.
53 См.: Кривова Н. А. Власть и церковь в 1922–1925 гг.: Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства. М., 1997. С. 155.
54 Из отчета Саратовского губисполкома в особую комиссию КССХ при ВЦИК о кампании по изъятию церковных ценностей в 1922 г. // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. С. 138.
55 См.: Черная година. Саратов, 1922. № 2. С. 47.
56 См.: Архивы Кремля: В 2 кн. / Кн. 1. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг. М.; Новосибирск, 1997. С. 81–82.
57 См.: Степанов В. Церковь на кресте и ее свидетели (1918–1923 гг.) // Радуга. Таллин, 1990. № 7. С. 59.
58 См.: Васильева О. Ю. Изъятие церковных ценностей в 1922 году: некоторые аспекты проблемы / Религия, общество и государство в 20 веке. Материалы конференции. М., 1991.
59 Известия ВЦИК. № 60. С. 1.