Архиерейское подворье
храма Святых равноапостольных Мефодия и Кирилла 
при Саратовском государственном университете г. Саратова

По благословению Митрополита Саратовского и Вольского Игнатия
Русская Православная Церковь Московского Патриархата

Священник Кирилл Краснощеков. Богословие иконы на рубеже цивилизаций//Труды Саратовской православной духовной семинарии: Сборник. Вып. X. - Саратов: Изд-во Саратовской митрополии, 2016. - стр. 358-369

В начале XX века в России происходит настоящее чудо. Это чудо - открытие древнерусской иконы. Отправной датой этого события можно считать 1904 год, когда в Троице-Сергиевой лавре была снята риза с образа Св. Троицы письма преподобного Андрея Рублёва и началась ее реставрация. Начавшиеся работы позволили увидеть освобожденный из-под вековых наслоений образ дивной красоты и духовной силы. Но настоящее открытие началось с попыток осмыслить икону не как факт изобразительного искусства, а как духовный феномен, отразивший мировоззрение человека Средневековой Руси и вместе с тем, не утративший своего богословского содержания в преддверии катастроф XX столетия.

Именно с этого времени начинает развиваться в Русской церкви едва намеченное в XVI веке богословие иконы. Случайно ли это? Думается,  нет. ХХ век многим казался временем больших надежд и позитивистских иллюзий. Но уже его второе десятилетие отмечено крупнейшим катаклизмом – Первой мировой войной. В войну было втянуто более 30 стран с полутора миллиардным населением, что составляло в то время 2/3 всех живших на планете людей. Сам ход боевых действий, новые способы ведения войны, применение танков, авиации, химического оружия, впервые испытанные технологии массового уничтожения противника, - все это четко обозначило кризис секулярного европейского гуманизма. 

Самые большие последствия принесла Первая мировая для России, породив русскую революцию, радикально изменив ход истории страны, или, используя терминологию Арнолда Дж. Тойнби, приведя к распаду цивилизации, традиционной православной цивилизации.

«Прослеживая по нисходящей путь надломленной цивилизации, - пишет Тойнби, - можно вспомнить сло­ва Гераклита: «Война — мать всех вещей»… При этом, война может также стимулировать развитие техники и углубление знаний о законах материального мира, то есть служить прогрессу. Зачастую в народ­ном сознании это воспринимается как период взлета и процветания. Однако рано или поздно заблуждение проходит. Прозрение наступает, когда общество, неизлечимо больное, начинает войну против самого себя. Эта война поглощает ресурсы, истощает жизненные силы. Общество начинает пожирать самого себя. А может быть, это самоубийственное движение к саморазрушению всего лишь историческая иллюстрация истины: «Возмездие за грех — смерть» (Рим. 6, 23)[1].

Надвигающаяся катастрофа отчетливо ощущалась духовно чуткими современниками. Свщмч. Иларион (Троицкий), профессор МДА в 1914г.  публикует статьи «Прогресс и война» и «Прогресс и преображение». «Переживаемые тяжелые дни ужасной войны, - пишет архим. Иларион, - задают всякому вдумчивому человеку целый ряд вопросов. Что же это такое совершается пред нашими глазами? Европа, цивилизованная, культурная Европа, XX век, широкий по­ток просвещения, наука, искусство, высокие идеи, гуманность, свобода, равенство, братство даже — и вдруг война, убийство, жестокость, бесчеловечность, кровь, зверство. Как примирить эти два ряда явлений?»[2]

Не трудно показать, - отвечает себе автор, - что прогресс и идейно, и практичес­ки неразрывно связан с войной «…» Ведь идея прогресса есть приспособление к человеческой жизни общего принципа эво­люции, а эволюционная теория есть узаконение борьбы за су­ществование. В борьбе за существование погибают слабейшие и выживают наиболее к ней приспособленные. Перенесите борь­бу за существование во взаимные отношения целых народов — вы получите войну и поймете смысл железного германского ку­лака «…» Но последнее слово эволюции сказано Ницше. Он указал цель дальнейшему развитию. Эта цель — сверхчеловек. По трупам слабых восходит на свою высоту сверхчеловек. Он жесток и без­жалостен. Христианство с его кротостью, смирением, прощени­ем и милосердием для Ницше отвратительно. Сверхчеловек дол­жен навсегда порвать с христианскими добродетелями; для него они — порок и погибель»[3]. «Война — это само-проклятие прогресса!»[4] - подводит итог своим печальным рассуждением свщмч. Иларион (Троицкий).

Где же выход? В чем смысл жизни и есть ли он вообще? «Где же и в чем этот идеал?» - восклицает архим. Илларион, - «… Идеал Правосла­вия есть не прогресс, но преображение»[5]. По слову апостола Павла, кто во Христе, тот новая тварь (2 Кор. 5,17). Этот идеал и являют миру святые иконы. Это отчетливо поняли, ощутили в Духе Святом выдающиеся современники описываемых событий.

«Вопрос о смысле жизни, быть может, никогда не ставился более резко, чем в настоящие дни обнажения мирового зла и бессмыслицы, - так начинает в 1915 г. свою публичную лекцию по русской иконописи князь Евгений  Николаевич Трубецкой, - «…» На наших глазах целые народы все свои помыслы сосредото­чивают преимущественно на этой одной цели создания большой челюсти для сокрушения и пожирания других народов «…» Все должны заботиться о том, чтобы иметь челюсть, не меньшую, чем у противника. В большей или меньшей степени все должны усвоить себе образ звериный. Именно в этом падении человека заключается тот главный и основной ужас войны, перед которым бледнеют все остальные. Даже потоки крови, наводняющие вселенную, представляют со­бою зло, меньшее по сравнению с этим искажением человечес­кого облика!»[6]

«В исторических судьбах русской иконы есть что-то граничащее с чудесным - пишет Е. Н. Трубецкой. Можно ли считать случайностью, что она явилась именно в последние десять—пятнадцать лет? Конечно нет! «...» Она явилась как раз накануне тех исторических пережива­ний, которые нас к ней приблизили и заставили нас ее почув­ствовать «…» Опять, как и в дни святого Сергия, ребром ставится вопрос, быть или не быть России. Нужно ли удивляться, что теперь, на расстоянии веков, нам вновь стала слышна эта молитва святых предстателей за Россию и нам стали понятны вздохи и слезы Андрея Рублева и его продолжателей. Казалось бы, что может быть общего между исторической обстановкой тогдашней и современной. «Пустыня», где жил св. Сергий, густо заселена; и не видно в ней ни зверей, ни бесов. Но присмотритесь внимательнее к окружающему, прислушайтесь к доносящимся до вас голосам: разве вы не слышите со всех сторон звериного, волчьего воя и разве вы не наблюдаете ежечас­но страж бесовских? В наши дни человек человеку стал волком. Опять, как и встарь, стадами бродят по земле хищные звери, заходят и в мирские селения, и в святые обители, обнюхивая их и ища себе вкусную пищу. Хуже или лучше нам от того, что это — волки двуногие? Опять всюду стоны жертв грабителей и душе­губцев. И разве мы теперь не видим страж бесовских? Те бесы, которые являлись св. Сергию, чрезвычайно напоминали людей; но разве мало в наши дни людей, которые до ужаса напоминают бесов? «...» Вот почему нам стала понятна духовная жизнь поколений, которые пятью с половиной веками раньше выстрадали икону. Икона — явление той самой благодатной силы, которая некогда спасла Россию»[7].

Процесс духовного преображения человека в том и состоит, чтобы раскрыть в себе образ Божий, очистить, восстановить его. Это напоминает реставрацию древней иконы, когда почерневшую, закопченную доску размывают, расчищают, снимая слой за слоем старую олифу и позднейшие записи, пока, в конце концов, не проступит Лик, не проявится Образ Божий. «Лицо стало ликом» - пишет свящ. Павел Флоренский в трактате «Иконостас».

«Лик есть осуществленное в лице подобие Божие. Когда пред нами — подобие Божие, мы вправе сказать: вот образ Божий, а образ Божий — значит, и Изображаемый этим образом, Первообраз его. Лик, сам по себе, как созерцаемый, есть свидетельство этому Первообразу; и преобразившие свое лицо в лик возвещают тайны мира невидимого без слов, самим своим видом»[8]. Итак, цель иконы - направить наше внимание к Первообразу. И этот путь лежит через выявление Образа Божия в человеке, в нас самих.

Первые наброски «Иконостаса» относятся еще к 1912г., а окончательная редакция к 1922 г. Можно предположить, что если начиная свой трактат о. Павел Флоренский исходил из пронзительного ощущения надлома христианской цивилизации, ощущения мира, стремительно теряющего свой образ, свою икону, а вместе с тем и свой смысл, то в 1922г. «Иконостас» уже защищал икону от нового иконоборчества. Отправляя драгоценные ризы на переплавку, члены комиссий по изъятию церковных ценностей безжалостно выбрасывали самое ценное – сами иконы. Привлеченные к работе искусствоведы (сам о. Павел входил в Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры) стремились хотя бы завысить возраст и тем самым историческую и коммерческую ценность обреченных на уничтожение предметов. Но это помогало мало. Иконы горели, беспощадно разламывались, использовались в качестве материала для плотницких работ.  Мало того, новое иконоборчество стало одним из лозунгов антицерковного по сути, обновленческого раскола. К примеру, номинальный председатель обновленческого ВЦУ епископ  Антонин (Грановский), академически образованный человек, выдающийся библеист совершенно серьезно утверждал, что иконостасом духовенство пользуется только чтобы спрятаться от народа[9]. Удивительно, но факт – епископ  не понимал мистического значения иконостаса, не отдаляющего мирянина от алтаря, а наоборот, сближающего его с ним посредством святых, изображенных на его иконах.

«…Иконостас есть граница между ми­ром видимым и миром невидимым, - пишет о. Павел, -  и осуществляется эта алтарная преграда, делается доступной сознанию спло­тившимся рядом святых, облаком свидетелей, обсту­пивших Престол Божий, сферу небесной славы, и возве­щающих тайну… Иконостас есть   сами   святые».   «Образно говоря, храм без веществен­ного иконостаса отделен от алтаря глухой стеной; ико­ностас же пробивает в ней окна, и тогда через их стекла мы видим, по крайней мере можем видеть, происходя­щее   за   ними — живых свидетелей Божиих. Уничто­жить иконы — это значит замуравить окна»[10]. То есть, богословский смысл иконостаса заключается не в том, чтобы отделить верующих от алтаря, а, наоборот, в том, чтобы открыть им ту духовную реальность, окном в которую является каждая икона.

Но как могло произойти, что икону в России забыли? Как допустили, что она превратилась в «черные доски», либо закованные в золотые ризы, либо выброшенные за ненадобностью на колокольни? Как получилось, что образцовым храмом в 19 веке становится храм, украшенный академической живописью на религиозные темы? Дело в том, что икона не только образ Бога, но также и образ нашей веры. И если когда-то икона, ее ясные лики и символическое богословие свидетельствовали о торжестве Православия, то со временем икона превратилась в религиозную живопись, стала свидетельством упадка веры - апостасии. И это — «не простое непонима­ние искусства; в этом забвении великих откровений прошлого сказалось глубокое духовное падение»[11] - пишет Е. Н. Трубецкой.

И если в XVI веке черты обмирщения иконы только начинают проступать, то век спустя происходит полная девальвация ее символического содержания. Отчего это происходит? Свящ. Павел Флоренский рассуждая о «революции» в живописи, осуществленной Джотто, пишет: «Когда безусловность теоцентризма заподозривается, и наряду с музыкой сфер звучит музыка земли (разумею «землю» в смысле самоутверждения человеческого «я»), тогда начинается попытка подставить на место помутневших и затуманившихся реальностей — подобия и призраки, на место теургии — иллюзионистическое искусство, на место божественного действа — театр»[12]. Так появляется прямая перспектива, светотеневая моделировка лика, элементы натурализма в иконе и т.д. В традиционное иконописное письмо вводятся новые приемы реалистической живописи, получившей название «живоподобие», от слов писать «яко живо». По меткому выражению современного исследователя иконы Ирины Языковой: «Эпоха не вглядывается в лицо Бога, а потому теряет лицо человека»[13].

Сравнивая древнерусские иконы с полотнами Рубенса, на которых изображена тучная человеческая плоть во всем ее обнаженном безобразии, Е. Трубецкой говорит об ощущении острой тошноты: «вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая отталкивается иконой. Разжиревшая трясущаяся плоть, которая услаждается собою, жрет и непременно убивает, чтобы пожирать, — это то самое, чему прежде всего прегражда­ют путь благословляющие персты»[14]. Главное в иконе, считает Трубецкой, - «радость окончательной победы Богочеловека над зверочеловеком, введение во храм всего человечества и всей твари; но к этой радости человек должен быть подготовлен подвигом: он не может войти в состав Божьего храма таким, каков он есть, потому что для необрезанного сердца и для разжиревшей, самодовлеющей плоти в этом храме нет места: и вот почему иконы нельзя писать с живых людей»[15].

Икона является энтелехией духовного преображения человека. В иконном лике запечатлен подвиг святости, завершенный путь по лествице спасения.  Поэтому, как справедливо отмечает Высокопреосвященнейший митр. Иларион (Алфеев): «Икона святого показывает не столько процесс, сколько результат, не столько путь, сколько пункт назначения, не столько движение к цели, сколько саму цель»[16].

На смену барокко в Россию приходит классицизм. И вновь мы видим, что икона (точнее церковная живопись, по привычке называемая иконописью) оказывается зеркалом, отражающим духовное состояние синодальной эпохи. В XIX веке окончательно завершается начавшийся в XVII столетии процесс перерождения иконы в «картину на религиозную тему». Что же до попыток выдающихся русских художников начала XX в. создать новый стиль иконописания, то, по мнению о. Павла Флоренского, попытки эти принципиально не отличаются от предшествующей им религиозной живописи. В том же «Иконостасе» он пишет: «Соборный разум Церкви не может не спросить Врубеля, Васнецова, Нестерова и других новых иконо­писцев, сознают ли они, что изображают не что-то, во­образившееся и сочиненное ими, а некоторую в самом деле существующую реальность и что об этой реальности они сказали или правду, и тогда дали ряд первоявленных икон,— кстати сказать, численно превосходящих все, что узрели святые иконописцы на всем протяжении Церков­ной истории,— или неправду. Тут речь идет не о том, плохо или хорошо изображена некоторая женщина, тем более что это «плохо» и «хорошо» в значительной мере определяется намерением художника, а о том, в самом ли деле это Богоматерь. Если же эти художники, хотя бы внутренне, для себя, не могут удостоверить самотож­дество изображаемого лица, если это кто-то другой, то не происходит ли здесь величайшего духовного смятения и смущения и не сказал ли художник кистью неправды о Богоматери?»[17]

Итак, одно из величайших открытий начала ХХ-го века, и в плане художественном, и, прежде всего, в плане духовном, — православная икона. Напо­мним, что «открытие» это произошло в канун исторических потря­сений: первой мировой войны и последовавших революций, в преддверии «целого грозового периода всемирной истории, который явит миру ужасы, доселе невиданные и неслыханные»1, — как писал об этом в 1916 году Е. Трубецкой. И можно вполне согласиться с мнением выдающегося исследователя иконы Леонида Успенского о том, что долгий процесс ее постепен­ного «открытия» провиденциально стягивается к этому времени[18]. Догматы вечны и неисчерпаемы. Вся полнота богословия содержится в Церкви со дня Пятидесятницы, но раскрывается во времени и в истории, «Царство Небесное подобно закваске» (Матф.13:33) – говорит Господь.

Сознание христианина принципиально исторично. История для него – откровение Промысла Божия в судьбах земного человечества, точнее отдельных его частей – народов или цивилизаций. В XX веке - веке научно-технического прогресса, направленного на благо человечества, парадоксальным образом наблюдает­ся непреодолимая тяга к внешнему и внутреннему одичанию — к озверению дуxа. Иван Александрович Ильин рассуждая о кризисе культуры пишет, что отде­лившись от христианства, она ушла в никуда, в «безрелигиозную, безбожную пустоту»[19]. «Люди постепенно переложили цель и смысл своей жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, духовность перестала цениться; все стало сводиться к земному на земле «…» «Совре­менный» человек есть трезвый, плоский и самодоволь­ный утилитарист, служитель пользы, идеолог полезнос­ти, лишенный органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого «третьего» измерения, он пошл в высшем, религиозном смысле этого слова и нра­вится себе в таком состоянии»[20].

Разложение культуры, прогресс без преображения, мировые войны и революции при­вели мир к тому, что вопрос ставится уже о сохранении в человеке его человечности, а говоря богословским языком — о сохранении ощущения образа Божьего в человеке, принципиально отличающего его от зверя. Икона как раз и говорит человеку о той глубине, которую человек не может до конца уничтожить в себе. В момент необратимого крушения христианской цивилизации старой Европы, икона входит в мира распада и разло­жения как образ веры, как обращение к свободной воле человека, сотворенного по образу Божию. Она показывает то, к чему призван человек, чем он должен быть, ставит его в иную «обратную» перспективу, в которой зрение замыкается не на твари, а на Творце. Икона обличает безбожные пути человека и мира, но вместе с тем показывает ему иные, небесные пути. «Перспективе видимого мира в ней противопоставляется перспектива евангельская, миру, во грехе лежащему, — мир преображенный. И весь строй иконы направлен на то, чтобы приобщить человека к тому Откровению, которое явлено миру в христианстве, раскрыть в видимых формах сущность внесенного им переворота»[21]. Иными словами, икона – это замысел Бога о человеке.

В своем докладе «Богословие иконы в Православной церкви» Высокопреосвященнейший Иларион (Алфеев) говорит о том, что «репродукции с византийских и русских икон можно увидеть как в православной, так и в католической, протестантской и даже нехристианской среде. Икона является безмолвным и красноречивым проповедником Православия не только внутри Церкви, но и в чуждом для нее, а то и враждебном по отношению к ней мире». Хочется верить, что увлечение православной иконой в инославном мире вызвано не просто модой или эстетическими предпочтениями. Мир по-прежнему «лежит во зле» (1Иоан.5:19). Падший человек похож на потемневшую от времени и копоти икону, которую необходимо расчистить для того, чтобы она засияла в своей первозданной красоте. Это отчетливо поняли духовно одаренные люди, раскрывшие богословие иконы на рубеже цивилизаций. Бог даст, и в XXI в., веке новых кризисов и рисков, богословие образа откроет глаза хотя бы некоторых.


[1] Тойнби. А. Дж. Постижение истории. М. 2001. С. 346 - 347

[2] Иларион (Троицкий), свщмч. Прогресс и война / Творения в трех томах. М.2004. Т. 3. С. 336

[3] Иларион (Троицкий), свщмч. Прогресс и преображение / Творения в трех томах. М.2004. Т. 3. С. 321.

[4] Там же. С. 322-323

[5] Там же. С. 326

[6] Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках / Смысл жизни. М. 1994, С. 223 - 224

[7] Трубецкой Е. Н. Россия в ее иконе / Смысл жизни. М. 1994, С. 288 - 290

[8] Флоренский П. А., свящ. Иконостас / Сочинения в четырех томах. Т. 2. М. 1996. С. 434

[9] Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М. 1996. С. 576

[10] Флоренский П. А., свящ. Иконостас / Сочинения в четырех томах. Т. 2. М. 1996. С. 441 - 442

[11] Трубецкой Е. Н. Россия в ее иконе / Смысл жизни. М. 1994, С. 287

[12] Флоренский П. А., свящ. Обратная перспектива // У водоразделов мысли. Приложение к журналу «Вопросы философии». Т. 2. М. 1990. С. 64

[13] Языкова И. К. Богословие иконы. Электронный ресурс: http://nesusvet.narod.ru/ico/books/yazyk/yazyk10.htm

[14] Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках / Смысл жизни. М. 1994, С. 235

[15] Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках / Смысл жизни. М. 1994, С. 229 – 230.

[16] Илларион (Алфеев), архиеп. По образу и подобию. Богословие иконы в Православной церкви. Электронный ресурс: http://bishop.hilarion.orthodoxia.org/1_3_7_23_3

[17] Флоренский П. А., свящ. Иконостас / Сочинения в четырех томах. Т. 2. М. 1996. С. 457

[18]Успенский Л. А. Богословие иконы Православной церкви.  Изд. Западно-европейского экзархата Московского Патриархата. Б. Г. С. 401.

[19] Ильин. И. А. Основы христианской культуры. С. – Пб. 2004. С. 12

[20] Ильин. И. А. Основы христианской культуры. С. – Пб. 2004. С. 62 - 63

[21] Успенский Л. А. Богословие иконы Православной церкви.  Изд. Западно-европейского экзархата Московского Патриархата. Б. Г. С. 421